в храмах се ляня цветут цветы, что никогда, кажется, не вянут. в храмах се ляня люди не преклоняют колени, стоят прямо, голову кверху держат и улыбаются — все знают о том, что се лянь справедлив в своих суждениях, все знают о том, что ему не хочется видеть слезы на чужих щеках и он всегда готов помочь. пожалуй, это и становится его ахиллесовой пятой. се лянь забывает раз за разом, что люди — слишком мелочны для того, чтобы растрачивать себя просто так, чтобы кидаться к ним с распростертым сердцем, вот только иначе он не умеет. и каждый раз, когда в его честь зажигают палочку благовония, каждый раз, как кто-то просит чего-то — се лянь старается исполнить так, чтобы в него верили больше.
иногда се лянь задает себе вопрос: нужна ли эта чертова вера ему, что привык к тому, что его забыли? что в него не верят, считают божеством хилым, мусорным? иногда се лянь возвращается во дворец небесной столицы и в темноте своей комнаты прикрывает глаза и неловко касается пальцами жое, что сворачивается на его шее ( уже не подобно удавке ) доверительно. иногда се лянь забывает о том, что у него больше нет сковывающих канг, что блокировали его силу. иногда се лянь забывает об том и касается шеи и лодыжки — слишком уязвимо это. чувствует себя слишком открытым, когда в очередной раз улыбается генералам, когда помогает решить чей-то спор, когда прикрывает глаза, стоит кому-то в храме его преклонить колени. ему говорят — привыкай, ты ведь был принцем наследным ( государства падшего и забытого ), ты ведь должен был привыкать к такому с детства. ему говорят — привыкай, ты ведь теперь не мусорное божество, ты ведь сам ( чужими руками ) отстроил эту чертову столицу с самого дна. ему говорят — ты ведь победил белое бедствие, так радуйся, вот только
каждый вечер се лянь закрывает свои глаза, чтобы на следующий день открыть их снова. каждый день он закрывает их, чтобы сбежать от всего — слишком много наваливается на плечи (не)хрупкие. слишком много забивается в голову из того, что вообще не должно появляться там. и каждый день се лянь смотрит в огромный потолок, пока дрема не опускается и пока не проваливается он в нее, как в одеяло спасительное.
говорят, что однажды становится легче — се ляню не становится. не становится, когда он снова вынужден улыбаться тем божествам, которым не хочется. се ляню не легче, когда его руки почтительно касаются и когда он смеется со всеми за праздничным столом. се ляню становится легче, когда он спускается в призрачный город, когда устраивается на коленях демона, когда прикрывает глаза под пологом его постели. и не важно, будут ли они просто лежать, или на утро будет болеть спина и ниже. просто се ляню легче дышать с тем, кто всегда шел за ним по пятам, кто всегда его поддерживал. кто его любил не за что-то, а. . . просто.
говорят, что время лечит, что все забывается и все проходит, вот только се лянь каждый раз в кошмарах видит гору тунлу, видит лики на чужом лице и едва ли не всхлипывает, сжимаясь в комок; кошмары отступают только рядом с хуа чэном. рядом с ним ничего не страшно, рядом с ним спокойно. се лянь давно теряет это самое спокойствие без него, ему кажется, что фокус смещается только на него, но.
держать чужую руку ( холодную, но не важно ведь ) так приятно. рассматривать на свету чужие кольца, рассматривать ниточку, что не рвалась никогда — успокаивает. и пальцы в волосах своих кажутся таким привычным, но се лянь поддается к этой ласке, словно кот изголодавшийся. иногда он чувствует себя совсем брошенным — в такие моменты он уходит ночевать в храм каштанов и на циновке себе позволяет развалиться так же, как и в первую их встречу; чувств в груди так много, что он не успевает сориентироваться в том, что чувствует последнее время. наверное, если бы его спросили, он бы сказал — тревогу. ту самую, что холодит кончики пальцев, ту самую, что внутри все стягивает узлом.
— я люблю тебя, сань лан.
он не говорит "хуа чэн", хотя в постели произносит именно это имя. се ляню так привычно улыбаться рядом с мужем, что он сам тянется и касается уголка его губ. прикрывает собственные глаза, а когда чувствует, как эмин начинает вибрировать, словно возмущаясь, что его обделили лаской, отстраняется и спокойно его снимает с пояса. ятаган всегда ложится в его руку точно так, как надо ( божество войны, еще бы ). и он гладит его пальцами, пока тот не успокаивается, а потом смеется ( почти что ) звонко
— ну же, сань лан, прекрати ревновать! это же твой меч. а у нас теперь общее все, мы ведь....
он всегда запинается на этом месте, потому что у него перехватывает дыхание. складывается ощущение, наверное, что ему никак не сказать те самые слова, что ему стыдно или еще что-то, но он же просто смакует их, когда говорит
—...женаты. мой супруг.
и улыбается, поправляя выбившуюся прядь; в призрачном городе его любят не меньше, чем градоначальника хуа. се лянь все еще краснеет, когда ему припоминают про то, как он отмазался от демоницы, машет руками и старается уйти подальше. в такие моменты он думает о том, что слава всем демонам и богам, что сань ланя нет рядом и он не видит этого позора. в призрачном городе его любят, в призрачном городе он может найти все, что ему потребуется ( и ему даже отдадут почти бесплатно ), а потому он не гнушается больше этим.
когда в храм приходят монахи, он встречает их с улыбкой. когда к нему приходят с цветами и несут пожертвования, он больше не пытается откреститься от этого, лишь принимает с благодарной улыбкой и слушает всех. слушает даже тогда, когда ему снова говорят про то, что он покрыт демонической энергией. на это остается только краснеть и неловко мяться, потому что... потому что все, чем он теперь покрыт — его муж. и он не собирается ни перед кем оправдываться.
в призрачном городе у хуа чэна есть прекрасная оружейная, где можно найти любой меч. и се лянь тренируется каждый день, скрещивая оружие с воздухом, прикрывая глаза и вспоминая, как двигаться. се лянь не хочет забывать, кто он есть. се лянь напоминает сам себе — бог войны с короной из цветов. самое молодое ( раньше ) божество войны. тот, кто смог победить . . .
— простите, что?
кажется, что все разбивается в один момент, когда просящие говорят о том, что что-то происходит недалеко от горы, где так давно потухла печь, где больше ничего не было. се ляню кажется, что он теряет почву под своими ногами, когда делает глубокий вдох — чета, совсем пожилая, говорит о том, что там пропал их сын. говорят, что его утащили демоны и просит вернуть его, вот только се лянь прекрасно помнит, что там было. не хочет, но каждый кошмар туда возвращается.
— конечно я вам помогу!
единственное, что се лянь себе позволяет — заверить их в том, что божество все услышало. вот только когда он возвращается в дом блаженства, он места себе не находит. раньше было проще — он спокойно мог пойти туда и один, сам мог со всем разобраться, вот только теперь он не хочет терять доверие супруга, не хочет предавать его слова пустому месту, а потому едва ли не мечется по спальне, пока все же не находит простой и действенный способ.
о том, что в ближайшее время им будет тяжело говорить и мыслей никаких совсем не будет, он совсем не подумал. вот только уже после, утыкаясь в плечо своего супруга и по совместительству самого опасного бедствия, се лянь все же решается.
— сань лан, ты не слышал ничего про загадочные исчезновения людей? не так давно приходила пожилая чета и сказала, что их сына утащил демон.
запинается, позволяя услышать все, позволяя себе упасть с места в карьер, готовясь едва ли не ко всему, что только может быть.
— вот только пропал он около горы тунлу. я... мне... ты же пойдешь со мной?
и знает ведь, что пойдет. вот только не знает одного — что промелькнет к алом глазу демона, когда он услышит то, что всуе даже не упоминалось. с того момента прошло много времени, но некоторые раны до сих пор были не зажиты. и больше всего се лянь сейчас боится сковырнуть корку с такой раны.
я не самый быстрый игрок; пишу лапслоком и без него(могу с легкостью подстроиться под вас), в третьем лице; люблю внеигровое общение, но не буду его требовать. мы маленько шатаем канон, беря что-то от книг и сериала, а так же добавляем своего. все объясню!
